Оскар Уайльд

Если нельзя наслаждаться чтением книги, перечитывая ее снова и снова, ее нет смысла читать вообще

Оскар Уайльд. Сад Эроса

The Garden of Eros - Сад Эроса

Цветет июнь — достиг полудня год.
Но скоро жадный серп колосья скосит,
Шальную пляску ветер заведет,
И осень, ростовщик безумный, бросит
Ему в забаву, бражнику и моту,
Всю роскошь кладов скопленных, багрец и позолоту.

О, слишком скоро! Но еще сияет
В траве соперник роз, Весны дитя —
Тацет, и тень лазурную бросает
Изящный колокольчик, и, шутя,
Нарцисс веселый тянется к тенистой
Лесной прогалине, где стайкой робкой и душистой

Фиалки сбились, жаркого страшась
Дыхания полдневного светила.
И мнится мне, что в некий тихий час
Неслышным шагом в эту сень ступила
Владычица бессолнечных полян
Аида мрачного, Цереры дочь, — иль в пляске стан

Аркадские здесь отроки склоняли.
О, бесконечной радости секрет
В счастливой Греции когда-то знали!
Чуть брёзжит он сквозь мрак прошедших лет.
И нам с тобой открыться может он,
Коль благосклонны будут в эту ночь Любовь и Сон.

Вот чистотел задумчиво глядит.
Желтея, зонтики его застыли.
Вот водосбор — его цветы Алкид,
Скорбя, принес к Гиласовой могиле.
Под грубой лаской ветра лепестки
Трепещут нежные, как крылья голубя, легки.

Оставь, не рви их! Колокол алтея,
Резной и розовый, звонарь-пчела
Колышет — не спугни! Пускай, белея,
Дрожит и стынет анемон — тепла
Лишенный, пусть росинки слез роняет
Он на рассвете, словно дева, что любви не знает.

И бабочка-пестрянка не летит
К цветам зимы, что приютило лето,
И пламень губ твоих лишь опалит
Их бледный шелк, но не найдет ответа.
Другие мы с тобой сорвем цветы.
Смотри — вот пламенеют жаркие воронки-рты

Багряного вьюнка, хватая жадно
У ветра-сводника чужих страстей пыльцу.
Вот львиный зев, вот гиацинт отрадный —
Сорви его, он так тебе к лицу
И, как Аравия, душист. Диана-
Охотница, как ни увлечена погоней рьяной,

Не ступит на него. Сплети венок
Из царских лилий и цветов вербены —
На склонах Иды не касались ног
Пеннорожденной Анадиомены
Цветы прекрасней. Для меня сорви
Причудливый и пышный ломонос как дар любви —

Он ярче мантии владык Багдада, —
И с нежным базиликом лакфиоль,
Но тот нарцисс, последний, рвать не надо —
Он так хорош, расти ему позволь!
Из рук Весны он выпал в час, когда
Ее спугнула, лето возвещая, трель дрозда.

Пусть он вернет нам память дивных дней,
Когда Апрель, с улыбкой плач мешая,
Смотрел, как загорались меж корней,
Как звезды, первоцветы, превращая
В волшебный многокрасочный ковер
Покрытый жухлой оиалью унылый косогор.

О, нет, сорви его! Прекрасней вдвое
Нарцисса ты, цветок моей души!
Ты утомлен? Присядь — и пред тобою
Ярчайший гобелен в лесной тиши
Соткут и первоцветы, и гвоздики,
И будет ластиться к твоим ногам
татарник дикий.

А я дыханьем оживлю тростник,
И голос дудочки заставит Пана
Встревожиться — что за смельчак проник
К заветному ручью, куда Диана
Приходит искупаться в летний зной,
Блеща запретной оку смертных груди белизной.

Я расскажу тебе, какие знаки
У гиацинта запечатлены
На лепестках, о чем в полночном мраке
Рыдает соловей, какие сны
Тревожат ласточку и почему
Трепещет лавр, когда рассветный луч рассеет тьму.

О грустной Персефоне я спою,
Чей сумрачен супруг. Сама, воочью
Губительную красоту свою
Тебе Елена явит этой ночью —
Сойти к нам с асфоделевых лугов
Заставит среброгрудую моей свирели зов.

Узнаешь, как догнать стремится тщетно
Селену солнце, как ее страшит
Горячий блеск. Растаять в час рассветный
Боясь, в латмосский грот она спешит,
Где, погруженный в беспробудный сон,
Красив и юн, не слышит слов любви Эндимион.

Коль хватит сладких звуков у свирели,
Божественные очи наяву
Увидим, что в былые дни смотрели
В эгейских волн родную синеву.
Но храм разрушен, рухнули колонны,
Разбит алтарь, в руинах дремлет город сокрушенный.

Дух красоты, не отлетай! Твой свет
Сияет нам, хотя нас так немного,
Кому ничтожна слава всех побед,
Где нет тебя. Все, что не ты — убого!
(На нас восстанут в гневе — их не счесть —
Все, павшие при Ватерлоо.) Пусть мало нас, но есть

Отрекшиеся ради утешений
Твоих от мужества, отдавшие себя
Подвижничеству жертвоприношений
Во имя красоты. Я сам, любя,
К твоим устам приник, и стал мне пищей
Твой поцелуй — роскошный пир в наш век пустой и нищий.

Не отлетай! Пусть южные леса
Роскошней наших, и вода Эллады
Сладимей, и синее небеса,
Пускай жрецы не гонят к храму стадо
По стогнам мраморным, пускай цветами
Не украшают девы твой алтарь — останься с нами

Помедли! Самый верный, самый юный
Питомец твой почил у римских врат.
Ничья рука не смеет тронуть струны
Его кифары, но они дрожат —
Щемящий звук, восторг воспоминанья,
Последний вздох, осиротевшей музыки рыданья.

Еще один, среброголосый, мог
Оплакать Китса песнью погребальной,
Но скоро, о, как скоро вышел срок
Его судьбе, короткой и печальной.
Ревнивы боги. В море опустились
Уста, что море воспевали. Мы всего лишились.

Нет, был еще один. Он путеводной
Звездой для Англии воспрявшей стал
И торжество республики свободной
Орлиными глазами прозревал.
Тебя любил он. Слов могучих новь
Неслыханною силой облекла его любовь.

В Фессалии с тобой он побывал
И девственницы яростной забавы
Делил, когда стрелою наповал
Сраженный вепрь гасил свой глаз кровавый.
Проник он песнью до земных глубин,
И Афродита улыбнулась: мой! Еще один!

Владычица Аида целовала
Его в уста. Он реквием пропел
Распятому. С чела, что кровь пятнала,
С вином мешаясь, он совлечь посмел
Венец — предался пылко он служенью
Богам былым — и Крест пред ним дрожал и таял тенью.

Дух красоты, помедли! Не угас
Наш светоч, тьма его не одолела.
Мерцая, на востоке поднялась
Звезда поэзии — и мечет стрелы
Серебряных лучей в глухую ночь.
Не отлетай! Бессилье, боль, усталость превозмочь

Нам Моррис, милый Чосеров потомок
И Спенсера наследник, помогал —
Немотную тоску ночных потемок
Он нежным пеньем флейты разгонял.
Ему дал Север, ледяной и вьюжный,
Цветы, каких не ведал край, что млел
в истоме южной.

Он их привел с заснеженных полей:
Вот Сигурд, в цвете юных лет убитый,
Вот Гудрун гордая, подруга королей,
Вот Брюнхильд одинокая — открыты
Нам страсти и деянья их. Я сам
В июне, когда нет конца томительным часам

К дамасской розе льнущего влюбленно
Ленивого полудня — уж луны
На небо выплыл щит посеребренный,
А он все медлит, и едва слышны
Далекий смех и голоса, — в тени
Под шелест трав я проводил пленительные дни

За книгой в Багли. Без подруги дрозд
Еще летал, а колокольчик ранний
Усеял россыпью лазурных звезд
Поляны, и пчелиное жужжанье
Висело в воздухе, а перед взором
Моим волшебный вымысел цвел сказочным узором.

Там, на бумаге, бушевали страсти.
Я слезы очистительные лил.
С героями делил я все напасти
И радость их простую разделил.
Поэзия божественна — берет
Лишь красоту она от бед, страданий и невзгод.

Журчание ручейных струй живых
Не так певуче, золото густое,
Что копится в палатах восковых,
Не сладко так, как пение простое
Сухой тростинки (что качалась где-то
В Аркадии), когда она коснется губ поэта.

Дух красоты! Помедли хоть немного!
Да, наш прекрасный остров осквернен
Торговлей и железною дорогой,
Колесовавшею Искусство, — он
Во тьме погряз, душа его слепа —
И суетливо мечется безумная толпа.

Но есть средь нас один — его поэт
И ангел одарили именами:
Он Данте Габриэль — священный свет
Почил на нем. Тебя он любит. Пламя
Он оживит на древнем алтаре.
И ангелов, что белыми стопами на заре

По золотым ступеням нисходили,
И хитрость Вивианы, что могла
С Мерлином старым потягаться в силе,
Он видел. Прелестью и блеском облекла
Его любовь к тебе само страданье.
Все в мире — красота, на всем лежит ее сиянье.

Вернее всех отобразит свой век
Поэт. Он наделен верховной властью,
В его творении узнает человек
Себя — со всей тоской, со всею страстью.
А вот бытописатели, деталей
Ловцы, — изобразили все, лишь душу потеряли.

Ушла романтика — взялась за дело
Наука — тайн разгадки всех найдет
И разъяснит, что солнечные стрелы —
Бездушных атомов слепой полет.
Дриады лес покинули навек.
Наяды не резвятся в светлых водах наших рек.

Но этим Актеонам наших дней
Вид обнаженной красоты заказан,
А я, Эндимион, еще сильней
К Луне, своей возлюбленной, привязан,
Коль пялится ученый остолоп
На лик ее загадочный в свой глупый телескоп.

Что проку нам внимать словам хвастливым
Новейших чудотворцев? Не дано
Несчастного любовника счастливым
Им сделать, как ни бейся, — хоть одно
Страдающее сердце исцелить.
Мгновенье высшей радости им не дано продлить.

Нам глиняный достался век. Земля
Опять Титанов буйных породила.
Опять бушует, ярость раскаля,
Слепая разрушительная сила —
И рушится Олимп. Готова пасть
Под натиском сил Хаоса божественная власть.

Так новые восходят идеалы
Для человека: вечная война
И царство случая. Меня нимало
Не привлекает эта новизна.
Взращен я на другом. Душа моя
Стремится ввысь, взыскуя высших целей бытия.

Но посмотри! От солнца отвернуть,
Пока беседовали мы, успела
Свой лик Земля. Прокладывает путь
Ладья Гекаты в дальние пределы
Ночных небес — фонарь на мачте светел.
День расцветал, тянулся, гас — а я и не заметил.

Смотри, как ирис запрокинул шею
И поцелуя ждет от стрекозы
Что к примуле прильнула, голубея,
Как нежная прожилка бирюзы
На белом мраморе, который скоро
Багровой краскою стыда зальет, взойдя, Аврора.

Пойдем, пора! На ветке миндаля
Дрожат цветы, и небо побледнело,
И слышен в поле зов коростеля,
И ветра дуновенье прошумело,
И встрепенулся жаворонок. Мгла
Вот-вот ночная разойдется. Света и тепла

Опять поток на землю заструится,
Когда в златых доспехах ясный бог
На небо выйдет — и трепещет птица
В восторге ожидания. Восток —
Смотри! — уже пылает. Яркий луч
Рассветный озарил холмы. О, Гелиос могуч!

И жаворонок взмыл, о Солнце весть
В простор небес неся, и песня льется...
В полете этой птицы что-то есть,
В чем весь синклит наук не разберется.
Пора, пойдем! Слышны уже вдали
Людские голоса. О, что за ночь мы провели!

Перевод: А. Петровой
Оскар Уайльд. Сад Эроса. 1881 г.